Пора бы украинцам понять: экономика не барон Мюнхгаузен, она не вытащит сама себя из болота за волосы. Экономика запускается политикой. Но не той, что прописывает языковые квоты.
14 октября, в праздник Покрова и День защитника Украины, проходил во Львове улицу князя Романа (ранее — Ватутина, а во времена межвоенной Польши — короля Батория). Улицу загородили военные машины и бронетранспортеры, один даже с ракетой. Они ждали своей очереди, чтобы выехать на проспект Свободы, где начинался военный парад. И хотя я человек уже немолодой и, как мне кажется, не сентиментальный, но эта техника вместе с молодыми ребятами, обмундированными, как натовские солдаты, растрогали меня. У нас есть армия, способная защитить.
Это говорили мои эмоции. А вот разум подкинул кое‑что другое. В частности, воспоминания Александра Вата — польского поэта-авангардиста еврейского происхождения, который в сентябре 1939 года, сбежав от Гитлера, оказался во Львове. Где его арестовал НКВД и упек в Лубянку, навсегда вылечившую Вата от левачества. Но прежде чем его бросили за решетку, Ват успел присмотреться к новой советской действительности и сравнить ее с межвоенной Польшей. Так вот по сравнению с советским режимом 20 лет правления Пилсудского напоминали театр с декорациями из папье-маше. Когда же речь шла о советской власти, то происходящее было грязным, вшивым, со смрадом дегтя — но настоящим!
Мемуары Вата всплыли в мыслях после взгляда на разрисованную в бело-синие цвета ракету на одном из бронетранспортеров: она настоящая или из папье-маше?
Разум — проклятая штука. Он постоянно задается неудобными вопросами, без которых жить было бы куда легче.
Например, если бы дело дошло до крупномасштабного столкновения с российской армией, устояла бы украинская армия? Не повторила бы она судьбу польской армии в 1939‑м, когда Вермахту удалось сломить ее чуть более чем за две недели? 17 сентября Красная армия ступила на восточные территории бывшей Польши, когда польского войска уже практически не существовало. А ведь накануне катастрофы польские власти на радость гражданам устраивали громкие военные парады: после долгих десятилетий отсутствия государственности у поляков наконец появилась армия, способная их защитить!
Патриотизм, если он искренен, — хорошая штука. Его роль нельзя недооценивать, а тем более смеяться над ним. Но военная мощь государства в первую очередь — функция ее экономики. В октябре Международный валютный фонд в своем отчете назвал Украину самой бедной страной Европы. Межвоенная Польша тоже была одним из самых бедных государств Европы — чуть богаче Литвы и Румынии, но беднее Италии, Испании, Ирландии. При этом славилась своей агрессивной националистичной политикой против национальных меньшинств — белорусов, евреев, немцев и, главное, против украинцев. Логика была простой: сначала построим сильное национальное государство, а экономика заработает сама по себе.
Многие знакомые, особенно во Львове, придерживаются той же логики. Однако мой упрямый разум продолжал задаваться неудобными вопросами: почему же тогда при украиноязычном президенте у нас проблемы с экономикой? И, наоборот, при русскоязычном — пусть бандите и с авторитарными замашками — экономика росла? Может, потому что русскоязычные президенты равнодушны к национальному строительству? Поэтому и получается как в межвоенном СССР в сравнении с межвоенной Польшей: грязное, вшивое, со смрадом дегтя — но настоящее!
Не устану повторять: экономика не барон Мюнхгаузен, она не вытащит сама себя из болота за волосы. Экономика запускается политикой. Но не той, что прописывает языковые квоты, а той, которая создает независимые суды. Логика проста: государство, наступив себе на горло, забирает свои регулятивные функции из экономики, оставляя лишь там, где это необходимо (армия и помощь социально незащищенным). Но что делаем мы? Правильно: к пожарному и остальным инспекторам добавляем еще одного — языкового!
Я понимаю эмоции украинцев, потому что сам такой. У нас, украинцев, долго отбирали право пользоваться своим языком, твердя, что это для нашего же блага. Мол, хочешь стать полноценным человеком, говори на нормальном человеческом языке, на русском или польском, а не на своем деревенском диалекте.
Украинцы напоминают подростка-сироту, которого в детстве лишали возможности иметь любимую игрушку, а теперь, когда она у него появилась, он никак не может с ней наиграться. В конце концов получается, что мы украиноязычные, но бедные.
Я не утверждаю, что переход на русский язык сделал бы нас богатыми. Просто говорю, что экономика не запускается гуманитарной политикой, языковой или исторической.
Пора бы нам это уже понять.
Автор: Ярослав Грицак
